Лингвист Микитко сын Алексеев: популяризация дореформенной орфографии и мифы о слове "кушать"

Микитко сын Алексеев — лингвист, блогер и публицист, который хорошо известен в интернет-пространстве благодаря своим роликам на YouTube (которые сейчас на паузе) и активной деятельности, включая ведение Telegram-канала, где он продвигает использование дореформенной орфографии.

В беседе с ведущими подкаста "Не выходя из комнаты" Сергеем Изотовым и Иваном Орловым-Смородиным гость обсуждает ключевые лингвистические споры, влияние Петра I на литературный стандарт и современные проблемы прескриптивизма.

Микитко сын Алексеев утверждает, что с русским языком всё в порядке, и критических изменений, которые могли бы вызвать тревогу, не происходит. Ситуация остаётся стабильной на протяжении последних 5, 10, 50 и 100 лет.

Те лингвисты, которые склонны бить тревогу, например, из-за "вала заимствований" и необходимости срочно от них как-то избавляться, по мнению гостя, не являются профессионалами. Вместо этого они проявляют себя как пуристы.

Микитко сын Алексеев считает, что профессиональный лингвист не будет утверждать, что от "вала заимствований" необходимо срочно избавляться.

Сергей Изотов напоминает о людях, которые пытаются популяризовать дореформенную орфографию. Гость, который сам является сторонником старого письма, объясняет, что орфография — это лишь внешнее оформление языка, способ записи, а не сам язык.

Микитко сын Алексеев продвигает её по "творческо-культурным соображениям", видя в ней систему письма с особой культурной семантикой. Дореформенное письмо у него ассоциируется с классикой, дореволюционным, возвышенным, имперским и консервативным стилем.

Он отмечает, что хотя политический аспект присутствует (где-то на "процентов 20–30"), это скорее способ "отсева" публики, которая негативно реагирует на старую орфографию из-за своих политических убеждений. Он проводит различие между своим подходом и так называемыми "старопишущими", которые стараются писать в дореформенной манере "всегда, всем, в банке, в госучреждениях и так далее".

Обсуждая, могла ли централизация письменного языка пойти по другому пути, Микитко сын Алексеев отмечает, что альтернативы были возможны только на более раннем этапе истории, до XIX века. Ключевой развилкой стала эпоха Петра I, который не просто изменил шрифт, но и создал новый регистр, взяв за основу "язык посольского приказа".

До Петра существовало два регистра: книжный (церковнославянский), предназначенный для возвышенных светских и церковных сочинений, с особой грамматикой, и язык документов/личных писем, очень похожий на современный русский. Пётр I легитимизировал второй регистр для научного и более понятного письма, введя для него отдельную письменность с ориентацией на Запад.

Если бы этот процесс не произошёл, церковнославянский регистр мог бы стать полифункциональным языком, расширив сферы употребления на документацию, научные труды и даже публичный дискурс. Микитко сын Алексеев заключил, что именно эта смена литературного языка при Петре I является самым серьёзным изменением, которое вообще случалось в истории русского языка.

Иван Орлов-Смородин спрашивает, существует ли общая тенденция, согласно которой все языки, особенно письменные, стремятся к упрощению. Микитко сын Алексеев называет это популярной идеей, основанной на представлении о "золотом веке", будто "раньше было лучше, всё было священнее и круче".

На самом деле, эта идея не соответствует действительности, поскольку развитие письменного языка напрямую зависит от развития культуры и её тенденций, отмечает лингвист. Например, в XVI веке существовало второе южнославянское влияние, когда книги переписывали, чтобы "вернуться к изначальному более правильному языку Кирилла и Мефодия".

В современную эпоху, по словам гостя, существуют "миллионы" векторов развития, и резкие повороты, такие как масштабная попытка перейти на древнерусский стандарт, невозможны. Складывание книжного рынка, рост числа образованных людей и кодификация грамматических трудов в 1770-е годы (эпоха Екатерины) сделали возвращение назад крайне маловероятным.

Сергей Изотов поднял тему языка как политического проекта, приведя в пример произведения Андрея Платонова и "выкрученный бюрократический" язык, который, по его мнению, формирует социальную реальность. Алексеев частично не согласился, отметив, что с бюрократическим языком игрались и до советского периода (Гоголь, Салтыков-Щедрин).

Гость объяснил, что язык Платонова уникален благодаря влиянию футуристов и обэриутов 20–30-х годов, которые использовали приёмы трансформации языка, например, расширение сочетаемости слов. Применение таких приёмов создает эффект "чудовищности" и "дикости" всего происходящего.

Микитко сын Алексеев утверждает, что язык не формирует человеческий опыт, а лишь отражает его, так как человек начинает думать по-другому из-за физически прожитого опыта и социальных отношений, а не из-за услышанных слов или аббревиатур. Он считает, что культура, частью которой является язык, отражает опыт, но не создаёт его.

Микитко сын Алексеев объясняет, что расхождение украинского и белорусского языков в более ранний период было обусловлено культурными и политическими факторами, такими как нахождение в разных государствах и ориентация на разные церкви и системы делопроизводства. Постепенно деловой регистр расширил свои функции, сложив полноценный литературный язык.

Сергей Изотов акцентирует внимание на политизации языковых различий, например, спорах вокруг "малороссийского наречия". Он спрашивает Микитко сына Алексеева, видит ли он политические смыслы в языке и опасен ли он из-за возможности политизации.

Гость подкаста считает, что жёсткой связи между языком и политикой нет. Он приводит примеры нефорсируемых микроязыков (полесский, ятвяжский) как доказательство того, что даже создание полноценного литературного языка из диалекта не влечёт автоматически политических последствий.

Микитко сын Алексеев выражает неприятие политики "коренизации" и продвижения национальных языков за счёт русского. Он предлагает два подхода к языковой политике: имперский, пропагандирующий только русский язык и идентичность для сохранения политического единства, и вариант невмешательства, когда решение вопросов отдаётся на откуп местным элитам и бюджетам.

Сергей Изотов упоминает, что современный дискурс о деколонизации часто базируется на опыте украинского языка и "священных коровах" — Валуевском циркуляре и Эмском указе, ограничивающих его использование. Микитко сын Алексеев, говоря о запретах прошлых эпох, выдвигает тезис, что они часто были продиктованы не лингвистикой, а содержанием (еретические или революционные идеи), и властям было проще запретить печать по "простому внешнему признаку".

Разрешение конфликтов в современности требует "контроля на местах" и, возможно, ограничения образования на национальных языках теми предметами, которые максимально связаны с этим языком (филология, местная история). Гость отмечает, что если в какой-то национальной республике, например, Татарстане, высшее образование будет вестись только на татарском, "скорее всего просто английский заместит русский почти во всех сферах, где раньше был русский".

Сергей Изотов вспоминает понятие прескриптивизма — языкового предписания о том, как правильно говорить. Микитко сын Алексеев объясняет, что литературная норма, являющаяся основой прескриптивизма, искусственно сужает набор вариантов, которые носители языка допускают. Он отмечает, что для лингвиста все языковые варианты, которые допускает носитель, "равноправны".

Лингвист называет прескриптивизм ненаучным и недостойным для профессионала. Он отмечает, что это представление, будто язык "портится" и его нужно "спасать", является частью общественной культуры, особенно в России, Франции и Польше.

Микитко сын Алексеев считает, что для обывателя лингвист представляется "языковой полицией" или "говорящим словарём", который устанавливает, что правильно, а что неправильно. Он считает, что это является следствием прескриптивизма, который в России, вероятно, стал итогом языковой политики советского времени.

Кодификация литературной нормы русского языка окончательно сложилась примерно к середине XX века, в советское время. За основу брался язык образованной прослойки, но это приводило к некоторым произволам и выбору вариантов, которые не были наиболее распространены.

Микитко сын Алексеев приводит примеры искусственного формирования норм. Например, введение правила "надеть шапку" началось в то время, когда абсолютное большинство людей, больше 95%, говорили "одел шапку". Точно так же искусственно создавался общественный миф о том, что ударение "звóнит" является деревенским или неграмотным, хотя оно было совершенно нормальным в начале XX века.

Ещё один пример — слово "кушать", вокруг которого сложился культурный миф, что его якобы употребляли только лакеи или в отношении детей. Лингвист, опираясь на анализ текстов, утверждает, что такие мифы, которые даже прописаны в нормативных словарях, не бьются с реальной языковой картиной.

Микитко сын Алексеев убеждён, что через 50–100 лет люди в России будут говорить примерно так же, как и сейчас, поскольку это слишком малый срок для критических изменений. Более того, благодаря интернету и повсеместной связи, диалектный распад сейчас менее вероятен, чем в прошлом, так как "все у всех на виду" и носители языка равняются на единый узус.

Обсуждая искусственные языки, такие как эсперанто, Алексеев отметил, что, хотя они разрабатываются с идеей упрощения и быстрее учатся, им не хватает главной мотивации для глобального распространения. Эта мотивация — приобщение к развитой культуре, литературе и возможностям.

Гость подкаста, говоря о межславянском языке, признал, что как язык межнационального общения он не годится, поскольку международное общение для славян ведётся на английском или русском, но как реальный язык, понятный всем славянам "без научения", он сработал. Однако он не верит в глобальный проект Вавилонской башни, поскольку единство 7-8 миллиардов человек невозможно поддерживать долго, и со временем начнётся деглобализация и распад на диалекты.