Немёртвые души: воспоминания жителей исчезнувших томских селений

Читали когда-нибудь о часовенных, статейных, безденежных старообрядцах? А о том, как дети не ходили на другой край, а в гости к людям другой веры — только со своей посудой?

Жительница Томска посвятила себя этнографии малой родины и мечтает издать "Хронику томских селений". На издание исследовательница собирает донатами через платформу "Планета.ру". Те, кто помогает закрывать неподъёмную сумму в 390к, смогут получить связанные лично варежки. Пока Прасковье Елизвовне удалось собрать только 71к, сбор идёт до конца сентября.

Прасковью Елизвовну Бардину все называют Пана Елизаровна. Она родилась в посёлке Боровое Парабельского района и погрузилась в историю края на втором курсе, когда первый раз поехала в этнографическую экспедицию. На работе в Проблемной научно-исследовательской лаборатории истории, археологии и этнографии Сибири она кропотливо искала материалы по очень малоизученной теме — этнографии русских сибиряков. В северском музее она трудилась старшим научным сотрудником: часто сидела в архивах, продолжала ездить в научные экспедиции и даже собрала экспонаты о далёкой деревенской жизни.

Пана Елизаровна первая записала эти уникальные истории. Самые старшие из опрошенных родились ещё в начале ХХ века и помнят рассказы своих бабушек и дедушек. Все разговоры почти без правок  — для сохранения атмосферы тех лет.

На поездки и экспедиции по 40 селеньям ушло десять лет — с 1994-го по 2003-й. Некоторые деревни уже исчезли, но легенды и рассказы жителей остались. А теперь будут в истории навсегда.

Сейчас усаживайтесь поудобнее, запасайтесь горячим чаем и читайте фрагменты из книги. О семье старожилов города Северска, жизни старообрядцев и об их аутентичном быте.

Рассказывает Клавдия Никитична Иглакова, 1911 г.р.

Записано в 1994–1996 годах в посёлке Иглаково Томской области.

"Девичья фамилия тоже Иглакова, и замуж вышла за Иглакова, так как роднёй уже не считались: в селе до колхоза было 120 дворов. Иглаковых в селе было много. Иглаковы были Василисинские, Ивановские, Ефимовские, Владимировские, Трофимовские — по деду или по бабке. Наши Иглаковы назывались Варваринские, по бабушке Варваре.

Бабушка Варвара крутая была, в 1903-м она выстроила большой двухэтажный дом, который и сейчас стоит. Её муж — дедушка Михайла Яковлевич Иглаков — умер рано, оставил пятерых детей. Потом бабушка Варвара вышла замуж за холостого парня, за Николая Дмитриевича Иглакова. Он взял её с пятерыми детьми. Он любил ребятишек, намоет их в бане, наденет рубашечки, подпояшет и скажет: "Ну, Варвара, лучше наших ребятишек нет". Потом родились у них и свои дети — Надежда и Федосья".

"Бабушка Варвара всех вырастила, дома всем поставила, сами остались с отцом К.Н., Никитой Михайловичем, в двухэтажном доме. Пока не разделились, 24 человека в этом доме жили. Две квашни хлеба за день стряпали: одна выпекается, другую ставили. "Покусошно", т.е. кусками, хлеб не давали таскать. "Садись, ешь", — говорили. Бабушка Варвара была у нас "огонь", порядок устанавливала, за столом все сидели, молчали. Если надо ещё кусочек хлеба, она скажет: "Дайте этой …", — разрешит. Я ей говорила: "Я большая вырасту, за овечками буду ходить".

Один сын у бабушки пил, так она его била, загоняла на "клевок" — хлев. И матери скажет: "Анна, ничего ему не давай". Бабушка на нём рубаху разорвёт, тот просит: "Анна, дай рубашку". А мать его называла Алексей Михайлович — величала, потому что он ей был деверь, и подала ему тайком рубаху. Боялись бабушку. Обидится, уйдёт, приходит — "купи на платье". Купят — "плохое купил". На свет ткань посмотрит: "Это что, … цедить? Шей своим", — бросит. Мать ей купит — довольна. Снох бабушка Варвара сыновьям своим хотела сама выбирать: "Не бери ту, ничё делать не умеет". А сын ей: "Хоть бы не доила, лишь бы по двору ходила". И женился. И второму говорила: "Не бери, некрасивая". А сын: "Хоть и некрасива, а я скажу спасибо". Так и женились".

"Под старость бабушка осталась с сыном Никитой и его женой Анной (мать К.Н.). 24 года вместе жили. Мужа Николая бабушка похоронила. Крепкая была: 8 человек ребят было — 4 брата и 4 сестры. Мать, Анна Андреевна, была из Попадейкино. Бабушка Варвара её любила: когда умирала, нам всем кулак показала, а мать перекрестила. Мать 24 года за бабушкой Варварой под старость ухаживала. Когда старая бабушка стала — всё лежала на сундуке. В 1903 г. ей лет за пятьдесят было, сыновья уже женились. Когда умерла, мне лет 8 было, т.е. приблизительно в 1918–1920 гг. А ей было лет 70, может, больше. Значит, родилась бабушка Варвара примерно в середине ХIX в. Она была среднего роста, невысокая. Волосы были уже седые, а в молодости, может быть, светлые. Отец был светловолосый — сын её. А внук — брат К.Н. — был черноволосый. Бабушка называла внука "ясашнова порода". Может быть, кто-то в предках был? Отец держал детей в строгости: солнышко садится — всех домой загоняет. Как говорили: "Дальше своего дома не ходили", "На тот край не ходили". У отца с матерью было 8 детей, да ещё четверо умерли маленькими".

Село Иглаково (или Игонькино) впервые упоминается в 1746-м. А ещё раньше, в 1656 году, в устье реки Томи была основана служилым человеком Иглаковым деревня Игловская или Вишнякова".

Рассказывает Осипенко (Устинова) Зинаида Ильинична, 1925 г.р.

Записано в 1996,1999 годах в посёлке Самусь.

"Родилась и выросла на хуторе — заимке родителей Устиновых, староверов. И заимка называлась по их фамилии — Устиновской. Там сейчас ничего нет, всё заросло лесом. Отец родом из Семипалатинска, мать — из Перми. Приехали сюда давно. Отец Илья и брат его Алексей построили хутор, ещё до 1917 г., когда старший сын родился. Но сначала им деревенские землю не давали. Это было недалеко от д. Силантьевка. Тогда они перевезли дом дальше. У отца было нас 5 сыновей и две дочери. Сейчас уже все погибли: кто на фронте, кто умер. На заимке жили отец с матерью и нас 7 детей. И отцов брат с семьёй, у них тоже 7 человек детей и их двое.

В Семиозерках жили другие староверы, не нашей веры. Вер много — и часовенные, и статейные. В тайге сейчас две веры живут — безденежные и те, кто деньги берут. Наши были "истинно православные христиане". Когда патриарх Никон церковь разорял, он "заместо креста сделал три перста". А наши не стали подчиняться — молились крестом, "не будем щепотью молиться". Их за это ловили, мучили, казнили. Потому скрывались в тайге, ели из своей посуды. Наши Устиновы этого не соблюдали. Когда к нам приходили, приносили свои чашки и даже воду из нашей кадки не брали. Наша Устинова заимка была рядом с болотом, его так и называли — устиновское болото. Там ни реки, ни озера не было, только весной маленькая речушка из болота. У нас были в болоте ямы, "в краю болота". Из одной воду брали для скота, картошку мыли. Во второй яме бельё полоскали. А из третьей воду брали в баню. Был и колодец с воротом, откуда воду брали для себя, для питья и приготовления пищи".

"Сейчас на Устиновой заимке лес, кедрач, "дыра в небо". У нас было два больших дома. Один увезли в Красный Яр, другой в Орловку. Амбары, сараи были. У нас была избушка — келья, где жили старушки: отцова тётка и материна тётка. Они одинокие были, жили в отдельной избушке. В войну их разорили, избушку пожгли, дезертиров искали. Избушка была в 500 метрах от заимки. Они никакого хозяйства не вели, только молились и огород держали — картошку, лук, чеснок, репу, морковь, редьку, всё как и мы садили. Только огурцы, помидоры не садили. Молоко наше брали.

Рядом жила Гусева Стеша нашей же веры, но она ушла туда — "в тайгу",  говорит, что умирать уйдёт в тайгу. Ей уже за 80 лет. З.И. и её муж ездят "в тайгу" к своим родственницам хотя бы один раз в год — "проведают", помогают им. Сейчас дорога есть только из Красного Яра. Оттуда тёс возят, а из тайги — ягоды, орехи, рыбу. Раньше на леспромхозовских машинах бесплатно подвозили, а теперь берут деньги. Если с Красного Яра шофёр подвезёт бесплатно, за него молятся, это тоже милостыня. Из Красного Яра продукты к ним возят.

В войну сжигали избушки, разоряли старух, дезертиров искали. Книги, иконы растащили. Трое сидели в тюрьме — рассказали всё, их выпустили. Которые помоложе — увезли в деревню, в колхоз. Зиму они там прожили, а летом опять ушли в тайгу. Снова избушки построили. Им помогали — пилу, топор дадут и построят. Картошку, хлеб давали. Голодали они там, и опухали от голода. Недавно та старушка умерла, которая всё это пережила. Александрой её звали. И Ирина была.

На Яковом озере Яков Байсов с братом жил, по его имени и озеро называется. Он был из староверов, сродный брат отцу Устинову. И у них, и у наших родителей для приезжих не было отдельной посуды. Все с нашей ели. Это только старушки из тайги со своей чашкой ходили. А суп им наливали из нашей посуды.

Около нас была по одну сторону Ивановская заимка, на ней жили Ивановы, тоже староверы. Дочь сейчас живёт в Орловке. Ивановские были "безденежные" староверы, они деньги в руки не брали. Им купят, привезут, они пользуются.

А по другую сторону, тоже в 1,5 км, Юрьевская заимка, а в 6 км Мясников хутор, сейчас там избушка есть. А от тех ничего не осталось. На Юрьевской заимке Юрьевы жили. Сейчас все "примёрли". Отец, мать жили, две дочери и один сын. Они тоже были староверы.

Лушниковы, Самойловы, Мальцевы были часовенные. Были ещё какие-то "статейные" — церковь у них своя, не вместе с нашими. Разные веры были. В тайге и сейчас староверы живут, но отличаются по вере. Тоже молятся, как мы, "крестом", а не "щепотью", как мирские. Они в брак не вступают. Старики и старухи живут отдельно. Молодых у них нет. Некоторые пришли молодыми и там состарились. Другие остались вдовами — "пойду в тайгу молиться". "В тайге живут две веры — одни берут деньги, другие не берут". Отсюда километров 50, а от Красного Яра — 25. В двух, трёх, пяти км друг от друга заимки. Раньше — избушка стоит под деревом, только вплотную подойдёшь — увидишь. А сейчас везде дороги проложены, на машинах ездят, лес весь вырубили. Сфотографировали все избушки. Им со всей страны переводы высылают по почте, из Москвы и других мест. Высылают тем людям, которые живут в посёлке, а те им передают, покупают что-нибудь. И одежду, и вещи высылают. Из Красного Яра "красноярские" говорят о стариках в тайге: "Они Богу молятся за нас". Все к ним очень хорошо относятся, деньги, вещи присылают. Они в тайге всё с молитвой делают. Кто к ним придёт — они накормят, но посуда для чужих у них отдельная. Некоторые обижаются, но у них так положено. У наших родителей не держали отдельную посуду. Все вместе ели, всех угощали, и сейчас так. На заимки в тайгу сейчас много народу приходит. Хорошие люди бывают, но бывают и плохие — иконы, книги воруют, издеваются над стариками".

"Раньше у них в тайге избушки — кельи были и берестой крытые, и деревом.  Сейчас берестой нет, а есть крытые толью. У наших там две комнаты, 6 человек живут. Сараюшка есть, берестой крытая. Лёвушка был до войны, мне (З.И.) лет 8–10 было. Жил он около озера, рыбачил. Около Синего озера, кажется. Там есть ещё Мутное, Синее, Светлое озерья. Придёт к отцу, скажет: "Илья Николаевич, бери крошни, пошли за рыбой". Отец принесёт от него рыбы целую котомку. Ему соли отнесёт. Он деньги не брал. Сетями ловил, многих обеспечивал рыбой. Ел отдельно из своей посуды.

Нового человека, пришедшего в скит жить, обязательно крестят. Сначала шесть недель постует, потом крестят в купели или в озере. Купель отец делал — кадка выше человеческого роста, потому что высокие люди бывают. И надо, чтобы 40 вёдер воды входило. Делал из досок — клёпок, как кадку, прямая, внизу поуже (см 70), а верх пошире (с метр диаметр). Надо, чтобы обязательно все волосы были в воде. Бывало, что и в озере, зимой в проруби, крестили. Когда отец заболел, его парализовало — стал туда, в тайгу проситься. Отвезли, стали готовить к крещению. Было холодно, отец просит, чтобы воду-то подогрели. Старец говорит: "Ладно, подогреем", что-то ведь надо сказать больному человеку. Натаскали воды вечером, закрыли палочками крест-накрест, с молитвой. Обязательно надо закрыть, нельзя, чтобы открытая была. До утра стояла, вода ледком застыла. Старушка говорит: "Возьмите ножик, вокруг обведите и выкиньте лёд, а то бока изрежет". Так и сделали. Его посадили в бочку. "Вода-то холодная?" — спрашиваем. "Нет, тёплая", — отвечает. — "Вы её подогрели". Старец говорит: "Это Господь Бог подогрел". Три раза окунули с головой, старец молитву читает, он что-то отвечал один раз, то ли "аминь", то ли что — точно не знает. Потом на него надели белую одежду. Привезли, он отдохнул, стал такой весь светлый, чистый. Не замёрз — Господь подогрел, раз хотел креститься. Имя меняется, не помнит, какое дали. Потом, после крещения, мало прожил, дней 10, но всё-таки всё сделали, как он хотел".

Рассказывает Мальцева Устинья Лазаревна, 1913 г.р.

Записано в 1996,1997 годах в посёлке Самусь.

"Родилась и выросла в Семиозерках, предки из староверов. И отец там родился, и дед. Отец, Мальцев Лазарь Фёдорович, с 1888 г.р. Прадед Емельян здесь поселился первым. У прадеда было 3 дочери и 4 сына (Лука, Калинник, Киприян и мой дед Фёдор). И прадед им построил 4 дома в Семиозерках. Дерево было как железо, красное. Дома были крепкие. Это всё Мальцевы. Дедушка умер в 1939 г. в возрасте 80 лет, значит, он с 1859 г.р. Раньше там 80 дворов было. У каждого хозяйство большое, по две лошади, коровы держали. Всё своё — мясо, молоко, сметана, масло, яйца. Не ждали, когда в магазин привезут, как сейчас. Хлеб сеяли, пашню пахали. Семья была большая. Мать по 11 караваев каждый день выпекала. У Фёдора был сын Лазарь (отец У.Л.), он был очень сильный. Мать У.Л., Анастасия Михайловна, родом с Вятки, оба с 1887 г.р. Отец Лазарь проработал 30 лет на производстве в Самуськах и 30 лет в колхозе. Родили двух дочерей и трёх сыновей. В Семиозерках Мальцевы жили первые, а потом понаехали из разных мест.

Здесь было 7 озер, поэтому так и называлось — Семиозерки. С Якова озера — начало, цепочка озер идёт от него. В Семиозерках ещё основатели-старожилы были, Лушниковы. Их три дома было — Борис Иванович, Алексей Иванович, Савелий Иванович. Они сюда, в Самусь, дома вывезли. А Павел Иванович в город дом увёз. О староверах У.Л. смотрела по телевизору передачу. Пётр I хотел согнать всех в одну веру, а мы не хотели. Ушли на реку Кержень, потому и стали называться кержаками. У нас крестятся двуперстием широко, сначала на правое плечо. У нас есть лестовки, подручники, земные поклоны. Церковь отличается от нашего молитвенного дома. Такой дом был и в Семиозерках. Здесь Илюхина хоронили, У.Л. пришла в церковь, а там сказали: "Вы же кержаки". А другая: "Не оскорбляйте, это не кержаки, а староверы".

Наши староверы были часовенные, даже книга называлась "Часовник", это Святцы. У Осипенко (Устиновых) другая вера, их родня в тайге живут. Они не крестят ребёнка. Если покрестят — не должен больше из пустыни выходить. У дяди Луки в доме молились — здесь в посёлке собирались, когда нас много было".

"В Семиозерках наставником был дядя Киприян (брат деда). Он уехал в тайгу, там его убили. Для молений был отдельный дом, иконы. Мы тоже православные, но староверы. У православных мирских в Петропавловке была церковь. В Троицу из неё приносили иконы, заходили в каждый дом, молились. К нам не заходили. Это был престольный праздник. Дядя Киприян все службы знал, у него в доме молились — весь передний угол был в иконах. Когда гонения на веру были, когда церкви ломали и на нас, староверов, были гонения, он собрал все иконы, все книги (был Апокалипсис — ещё одна книга) и увёз в тайгу, спрятал там и сам там жил. Одну книгу — Святцы — мать у него утащила домой, они и остались. А в тайге его выдали, бандиты какие-то убили, а иконы и книги украли. Потом их судили. Они его там и закопали. А его брат — Калинник выкопал, перевёз в Семиозерки и похоронил. На кладбище в Семиозерках кресты старообрядцы ставили на могилах и иконы, врезанные на крестах, были. Всё украли, только ямочки от икон остались. У матери крест стоит, а у отца Лазаря памятник стоит, ему памятник поставили".

"Каждую субботу У.Л. молится за всех умерших. Крестится двуперстием. Бабушка ругалась о троеперстии: "Так только табак в папироску кладут — щепотью". И австрийская вера тоже двуперстием крестятся, и в тайге староверы тоже крестятся двуперстием. Маму в тайгу звала Ульяна Григорьева, а она: "Вы там меня крестить будете, а я уже крещёная". И не пошла — "два крещения не принимают". А Прасковья ушла в австрийскую веру, её снова крестили: ноги в воду поставила и миропомазание приняла. Ульяна увезла в тайгу тётку Агафью — родную сестру мамы, и там её перекрестили и потом похоронили. Сейчас староверы, кто в тайге живут, их окрещивают, имя меняют. Была тётка Агафья, а сейчас не знаю кто. У них паспортов нет, они денег не берут. У них маленьких не крестят, только взрослых. Тётка Ульяна выехала из скита, потом вернулась — год молилась, рассказывала, чтобы приняли обратно. Это епитимью накладывают. Её перекрестили снова, как девка стала, косу одну с ленточкой заплела. Имя поменяли. Ей 60 лет. Здесь как-то Калистрат шутит: "Поеду в тайгу, много нагрешил, пусть перекрестят — все грехи снимутся, дадут другое имя, Иван, например". А я говорю: "А Иван-то, может быть, ещё больше нагрешил".